Сочинение на вольную тему - Страница 89

— Ну, с миллионом можно было б жить…

Разошлись: Левон в одну сторону, Вавила — в другую.

«Кажись, начинает отходить, — подумал Левон про Вавилу. — Куда денешься — отойдешь. Вместе жить, вместе работать».

До этой зимы мельницей заведовал свояк Вавилы — Игнат. Не столько заведовал, сколько пьянствовал. А потом и в «фунты» начал руку запускать. Глядели на него, глядели — и решили выгнать. Что ни делал Вавила, как ни крутил, чтоб оставить свояка, ничего не вышло: люди уперлись. Был вынужден смириться с тем, что заведующим избрали Левона. Поначалу так и здороваться не хотел. А теперь уже ничего, в хату начал заходить.

Чем ближе подходил Левон к мельнице, тем глуше становилась та внутренняя тревога и неудовлетворенность, которые угнетали дома. Мысли о работе начали вытеснять все лишнее и ненужное. Начал уже сомневаться, придут ли мужчины. Что он тогда один будет делать? «Придут, никуда не денутся, дам гудок — услышат. Гудок такой, что мертвого подымет».

На гребле, возле моста, зацепился за корягу и чуть носом не зарылся в грязь. Обернулся поглядеть на проклятую корягу — увидел в грязи свой каблук. Достал его, очистил, повертел в руке — был он совсем стоптанный — и швырнул в канаву, плюнул: теперь будешь весь день ходить на одной пятке.

За мельницей возвышалась гора опилок, и Левон с наслажденьем вдохнул знакомый, приглушенный после росной ночи прелый запах. Снова на память пришел вчерашний день, солнце, то, как на поле обливались водой, как ловил вьюнов, — и ему вроде полегчало. «Прибежит Иван, сходим в кусты, лук вырежем», — подумал про сына.

Топку растопил быстро, набросал дубовых обрезков — и загудело, зашугало пламя. Смел опилки со стола, проверил пилы: обе острые, недавно точенные. Только теперь вспомнил, что не сделал предохранительных ножей и крюков для щитков, — снять снял, а в кузницу не зашел. «Вечером скажу Максиму, чтоб сделал». Провел рукой по столу: дуб был гладкий, отполированный до глубокого зеркального блеска. Взял шуфель, отбросил опилки, притащил под пилы с десяток дубовых плашек, вытер вспотевший лоб. Поглядел на небо: было оно сухое, белое, обещало горячий, знойный день. Вернулся в кочегарку, дал гудок, включил помпу — долил воды в бочку.

Что ни делал сегодня Левон — и дома, и тут, — он все время чувствовал какую-то непонятную тревогу. Словно на нем лежала какая-то обязанность, но что это за обязанность, он не знал. Ощущение, что он что-то должен сделать, что-то срочное, очень нужное, все время беспокоило его, подгоняло. Он ни минуты не стоял на месте, все время что-то делал, однако чувствовал, что это не то, не главное…

Стрелка манометра давно переползла за половину шкалы, можно было бы начинать пилить, но никого еще не было — ни Федора, ни Миколы, ни Павла. Ну, Павлу далеко идти, да, наконец, Левон один пока побудет в кочегарке, а Федор и Микола могли бы уже и прийти. И Сашка мог… И Левон нетерпеливо потянулся к ручке сигнала, над всей окрестностью разнесся густой, протяжный гудок.

Из кочегарки Левон перешел на мельницу, постоял возле ковша, смел пыль с ящиков, с «фунтами»; все ящики были пустые: из-за клепки давно уже не мололи. Весь нижний этаж был завален мешками: жито, ячмень, пшеница. Навезли со всего сельсовета. Подумал: «Надо как-нибудь запустить, ночи три помолоть, немного разгрузиться».

…Первым пришел Федор, просунул голову с заспанными глазами в окно кочегарки:

— Собирались же сегодня бульбу сажать. Я хотел уже идти в поле. Да и бригадир прибегал.

— Будем кончать клепку. На днях должны машины прибыть из Бобруйска. За Миколой не заходил?

— Сейчас идет. — Федор сел на бревно у стены, достал кисет.

— Что-то глаза у тебя по маковому зерну? Не выспался? — Левон перевесился в окно, сам достал газету.

— Вчера вечером у свояка был. Набрался, что жаба грязи, так где тут им быть большими? Голова трещит как котел. А кто это плашек натаскал?

— Я.

— Один? Не мог дождаться, чтоб помогли?

— Пока вас дождешься…

Подошел Микола, высокий, худой, с длинными жилистыми руками.

— Будем начинать? — спросил, присаживаясь.

— Павла еще нет… Хотя в одну пилу можно, я постою в кочегарке, а там и они с Сашкой подойдут, — ответил Левон.

— Ножи не сделал? — спросил Микола.

— Нет… Сегодня зайду к Максиму.

— Не надо было старые снимать…

— Не надо было. Их же погнули. И болты не держали…

— А щиток?.. Опилки глаза высекут…

— Выживешь…

— Так одевать ремень?

— Давай.

Левон включил машину. Тяжело пошло маховое колесо, Микола с Федором подвели под него ремень, набросили, он зацепился, пополз, провисая посредине, — быстрее, быстрее, и вот уже запели, зазвенели пилы, гоняя под столом опилки.

Микола с Федором взвалили на стол плашку, взяли в руки крюки, стали по обе стороны стола. И голос пил из сухого стрекотанья, когда они крутились вхолостую, перешел в высокий надсадный вой — это пила врезалась в дуб. Плашка медленно ползла по столу — с одного конца ее толкал, багровея от напряжения, Федор, а с другого тянул Микола. Плашку опилили, пустили на клепку. Ядрено запахло свежими дубовыми опилками.

Пила то надсадно выла, вгрызаясь в твердый как железо дуб, то переходила на сухое, даже мурашки бегали по спине, стрекотанье. Но стоило снова пододвинуть брусок, и пила мгновенно смирнела, притихала, будто останавливалась, прорезая в дереве узенький шнурок, и тогда казалось, что не брусок движется по столу, а шнурок сам ползет и тянет за собой брусок.