Сочинение на вольную тему - Страница 63

А уехала Поля из Липницы лет десять назад. Перед тем никому ничего не говорила, и вдруг прикатил Витик, она побросала подушки в машину и умчалась. А хата осталась. Даже окна заколачивать не стала, только дверь заперла на замок да ключ передала Марине.

— Зачем ты нам принесла ключ? — спросила Марина. — Оставила бы кому-нибудь по соседству. — В голосе ее не было злости, как не было и особой радости. Она знала Полю. Знала, что та все равно поступит так, как надумала, однако не сказать свое не могла. Давно улеглась буря, пронесшаяся над их дворами, давно вошло в свои берега то, что грозило разрушить все. Жили женщины меж собой дружно, помогали одна другой, когда в чем-нибудь была нужда — весной, летом или осенью, одолжались друг у дружки, как будто никогда ничего не стояло между ними.

— Кому ж я оставлю? Кто у меня тут есть? — в свою очередь спросила Поля. — Кому?

Обращалась к Марине, а смотрела на Игната.

Тогда ей было всего пятьдесят, а кто не знал этого, дал бы и меньше. Последние годы изменили ее к лучшему. Она стала спокойнее, смуглое лицо сделалось вроде чище, глаза согревались затаенным внутренним теплом. Дочь ее была замужем и неплохо жила, у сына тоже как будто все ладилось, а что еще нужно матери?

Игнат не выдержал Полиного взгляда, полез за трубкой.

Вечером перед тем Поля позвала соседей к себе в хату. Выпили, разговорились. Тимох грустно заметил:

— Во, еще одного двора не станет.

— Почему не станет? Тут вам не здесь: двор ведь остается, — пытался шутить Витик.

— Вопщетки, это, считай, уже не двор, а дворище, — возразил ему Игнат. — Дворище… Село — как зубы во рту. Держатся, пока все крепкие и вместе. А выкрошился один — и пошли другие за ним. Так и тут, так и здесь.

Витик приехал за матерью на своей машине. Был при нем и маленький приемник. Принес его в хату, долго настраивал — все в нем завывало, трещало, пока не прорвалась забытая давнишняя песня, которую все они в свое время знали и пели и которую теперь так хорошо было вспомнить.

Поля послушала ее и завела свою: «Мае вочы чорныя…» Когда дошла до слов: «Меня, хлопцы, не чапайце…» — Марина не выдержала, засмеялась:

— Ну, теперь-то, наверно, уже не зацепят…

За столом никто не поддержал ее смех, а Игнат встал и вышел во двор.

Стоял во дворе, курил, изредка поглядывая на освещенные окна, за которыми слышалась песня. Вела ее, как и начала, одна Поля, и только при повторах к ней присоединялся своим хрипловатым надтреснутым голосом Тимох. Певец из него был никудышный, и мало помогал он Поле, но все-таки это уже был не один, а два голоса.

Ой, пайду я паслухаю,
Хто у лузе мармыча…
Гэта доля мяне кліча,
Гэта доля мяне кліча —
Не пайду!

«Гэта доля мяне кліча…» Вот так кличет, зовет, влечет на свет, хоть плачь, хоть пой. Приехала на машине, посадила сына шофером, чтоб легче было… Тут вам не здесь… Не пойду… Идешь, бабка, сама идешь…

Поля допела песню до конца, и все долго сидели притихнув, каждый думал о своем…

Уехала, а ключ оставила, и попробуй не думать о нем. Года три простояла так хата, ровно забыли о ней или отчурались от нее. Никто не заявлялся.

Однажды Игнат отомкнул замок, вошел. Это было летом, перед жатвой. Страшным, нежилым духом повеяло на него: сухой прелью, затхлой пылью. Сквозь щели в полу повылезала малина, пробившись с огорода, из-за стены. Истертые ногами приступки на печь. Из камелька вывалилось несколько кирпичей, и весь он едва не завалился, держался лишь на согнутом железном прутике. В сенцах на стене висела покрытая плесенью брезентовая сумка — с нею когда-то бегал в школу Витик. На окне — старая, изъеденная зелеными точками алюминиевая фляжка. Когда-то носили в ней воду, молоко. Под балкой — старинная, обсыпанная ржавчиной, слизанная до края коса. На гвозде большие ножницы — для стрижки овец. Когда тех овец держали?..

Стоял Игнат посреди сенцев, смотрел, и было такое чувство, будто он попал в некий неведомый ему мир. Вернее, все тут было знакомо, все он знал, и все казалось таким чужим, незнакомым. Будто все это он уже когда-то видел, будто оно приснилось в каком-то тяжелом сне, потом выветрилось из памяти и вновь возникло сейчас, начало оживать. И чем дольше Игнат смотрел на все это, тем больше не хотелось смотреть.

Он полез на чердак. Свернутые, запыленные, все в паутине ниты, берда, челноки — все порассовано за стропила. Самопрялка. Его работы. Одна ножка сломана. Почему же Поля не сказала, что ножка сломана? Игнат подумал об этом с обидой, будто самопрялка еще могла пригодиться Поле, а она не хотела, чтобы Игнат подправил ее.

С этим ощущением он слез с чердака, вернулся в хату.

И тут его взгляд зацепился за кирпич, который вывалился из камелька и лежал возле печи. На кирпиче четко проступали два кошачьих следа. Словно он был еще сырой и кот только что прошел по нему. Сколько лет минуло с той поры, жильцы уехали, печь развалилась, а следы сохранились. Игнат поднял кирпич, вышел с ним во двор, присел на крыльце. Сидел, курил и размышлял. И трудно было прервать течение этих мыслей.

Сколько раз человек может жить на свете? Только раз? Вчера жил, сегодня живешь, завтра… Все будет хорошо — будет и завтра, а по-своему сложится судьба — что ж, хорошо, что было «вчера» и было «сегодня»… Сколько раз вспоминаешь прожитое — и словно заново живешь, и болит душа еще сильнее. Хотя сильнее ли?.. Тогда была жизнь, а сейчас… душа…

В крапиве, которая густо и высоко выгнала у крыльца, что-то зашуршало. Игнат перевел в ту сторону глаза и увидел ежа. Он стоял, подняв вверх черное, беловатое на кончике рыльце, фыркал, содрогаясь всем телом, и смотрел на Игната. Словно интересовался, зачем явился этот человек. Зверюшка, видно, давно прижился здесь и чувствовал себя хозяином.