Сочинение на вольную тему - Страница 62

— Эх вы… бабы… бабы-человеки!..

Тайна двоих никогда не остается тайной двоих. Тем более когда живешь на людях, да к тому же в селе.

И никто еще не разгадал бабу до конца, какова она на самом деле, да и вряд ли разгадает. Как на воде, никогда не знаешь, откуда что берется. Только что было тихо, и вдруг она взыграла, заклокотала — жди, когда сама присмиреет и успокоится.

И хотя никто ничего определенного не знал, однако снова приутихло в хате Игната. И вновь скупо стало на разговоры за столом, а если и говорили, то разве что о чем-то таком, без чего можно было и обойтись, о чем можно было и помолчать, что видели все и так: о погоде, о том, что надо принести ведро воды, и о разном другом… Не о чем особенно говорить — и не говорят, но иногда ловил Игнат на себе внимательный вопросительный взгляд Марины, а стоило глазам встретиться, взгляд ее ускользал, уходил в сторону.

Лето кончилось, наступила осень, ночи пошли холодные, звездные.

Однажды прокрался Игнат к Полиному хлеву, стукнул три раза по бревну — тишина. Повторил сигнал — снова тихо. Ворота тоже были заперты, хотя Поля вчера ничего не говорила…

Не уснул Игнат в ту ночь на своем чердаке: было и жестко, и холодно. Всякое лезло в голову…

Пережил день, дождался вечера. И опять на его стук никто не отозвался.

Когда на третий вечер выбрался во двор и закурил, из хаты вышла Марина. Посмотрела на небо, усыпанное звездами, заметила:

— Холодно стало на дворе, я забрала постель и постелила тебе в хате.

Сказала так, как обращаются к ребенку, который не хочет понять, что ему желают добра. Тон голоса был таким спокойным, что только дурак мог что-либо возразить. Игнат смолчал. Было ясно: его выследили и теперь дают право на почетную капитуляцию.

Марина выждала, пока он докурил, выбил трубку, притоптал Пепел. Сказала:

— Пошли в хату. — Голос по-прежнему спокойный, может, только помягче. «Ну что ты себе думаешь? Куда ж от нас денешься?»

И правда: куда он от них денется?

— Пошли, — еще тише попросила Марина.

— Иди. Я приду позже, — ответил Игнат. Не мог же он вот так сразу, будто ничего не случилось…

С неделю или больше Игнат почти не бывал дома: до свету уходил на мельницу, по-темному, после полуночи, возвращался. Несколько раз так и вовсе оставался вздремнуть часа три-четыре на топчане в закутке кочегарки, под боком у разогретого паровика. Помола набралось много: и из своего колхоза, и от соседей, и людского. Мешками был заставлен весь нижний этаж, надо было разгружаться.

Не спалось в эти ночи и Марине. Она выходила во двор, в конец поселка, подолгу стояла, глядя в ту сторону, где темное небо желтым пятном размывал небольшой, как от пламени свечи, огонек и откуда исходил глухой, будто из-под земли, мерный гул. Мельница работала, вертела свои жернова, сыпала в мешки пахучую теплую муку.

Марина не выдерживала, раза два подходила к Полиному двору, затаивалась. Глухая тишина и темень настороженных окон встречали ее, и она поспешно поворачивалась и возвращалась домой. А утром завязывала в платок мисочку с еще горячими блинами и жареным салом, бутылку молока, отдавала детям, чтобы они по дороге в школу отнесли отцу. Детям в радость было это поручение.

По пути с мельницы возле елочек, густой щеткой поднявшихся за канавой, однажды и встретила Игната Поля. Игнат даже не удивился, когда она шагнула из-за елочек на открытое и пошла рядом с ним. Пошутил:

— Не страшно так поздно ходить?

— Мне теперь ничего не страшно, — негромко ответила Поля.

— А я, вопщетки, думал — иначе.

— Что ты думал?

— А то думал, что, бывает, сперва люди смелые и веселые, а потом…

— Что потом? — встрепенулась Поля.

— …а потом глаза в землю и дверь на защепку… Ты меня не знаешь, и я тебя знать не хочу, так?.. — Игнат остановился посреди дороги, повернулся к Поле. Они смотрели друг на друга, и даже в темноте Игнат видел, как блестели ее глаза.

— Не так, совсем не так, — прошептала она. — Но… — голос ее окреп, стал решительнее, — но я хотела сказать тебе, чтоб ты больше не приходил ко мне.

Игнат какое-то время помолчал, затем произнес расслабленно, мягко, с печалью в голосе:

— Вопщетки, неужели ты думаешь, что я стану ломиться в запертую дверь?..

— Нет, Игнат, нет… — поспешила с ответом Поля. — Дверь моей хаты всегда для тебя открыта… И теперь, боже мой, кабы можно было… Но праздник… он всегда такой короткий и всегда кончается…

— Праздник? Какой праздник? Великдень, троица или, может, Первомай? — усмехнулся Игнат.

— Великдня не вышло и Первомая тоже… На Май все идут с песней, с музыкой, а мы… А троица — в самый раз. И у тебя троица, и у меня. И все мы — ты, я, Марина… кругом троица… И все же я рада, ты даже не знаешь, какая я счастливая, что был этот праздник, что ты устроил его мне.

— Ничего я не устраивал, и никто не устраивал, — рассердился Игнат. — Он был, он есть, и это наше, и никому до этого дела нет… А не приходить… Почему не приходить? Почему? Вопщетки, я буду приходить… Да и ты не бойся сказать или наказать, коли что-нибудь понадобится. И сама заходи. И в глаза глядеть не бойся, вопщетки…

— Игнат!.. — только и смогла прошептать Поля и рванулась к нему.

Они долго стояли обнявшись, затем Поля решительно оторвалась от него, круто повернулась и заспешила но дороге. Игнат смотрел ей вслед, пока не затихли ее шаги. Потом полез за трубкой…

Когда это было… Игнату кажется иногда, что на самом деле ничего подобного не было вовсе, что все это он придумал своей больной головой. Ведь если сильно захотеть чего-то хорошего, то всегда можно что-то придумать…