Сочинение на вольную тему - Страница 117

117

Машина заваливалась то на правую, то на левую сторону, да так, что казалось, уже никогда не вылезти ей из этой грязи. Однако проходило несколько минут надсадного рева мотора, и она ползла дальше. По полу двигалась туда-сюда проволока, под полом чмокала грязь, шумела, плескалась вода. По гулкому жестяному верху и бокам густо сек дождь. Брызги его через оконце залетали в будку, попадали на руки, на лицо, но Аркадий не обращал на это внимания.

Им овладело дорожное настроение — чуть приподнятое, чуть тревожное. Какая ни расхлябанная дорога — завтра он будет дома, в Минске. Вспомнил Соню — неуверенно спокойную в последнее время, ее грузную, сонную походку — и почувствовал, как что-то больно защемило в груди. Пожалел, что как раз теперь собрался к старикам, оставил ее одну в пустой квартире. Ехал на день, а задержался на целых три. Хотя б все было хорошо. Она ходила последний месяц, в любое время могла разродиться. Еще повезло, подвернулись ребята на этой трясучке. Какой-то трояк — и они везут его. Им десять километров — двадцать минут хода, а ему лучшего и не придумать: за воротник не капает и по грязи не надо волочиться. И нечего переться на станцию, надо постучать, чтобы остановились возле Янины.

Аркадий прикрыл глаза, попробовал представить Янину — и не смог. И нисколько не удивился этому: считай, лет восемь не видел.

Когда-то Янина жила с родителями в том же Загалье, что и Аркадий. Отец Аркадия и мать Янины были родные брат и сестра, и их семьи дружили. Янина была одна дочь у родителей. Аркадий тоже рос одинцом — два его брата, родившиеся до него, умерли, не дожив и до года, но Янина была на семь лет старше и вытянулась в долговязого подростка, когда Аркадий еще вытирал нос рукавом.

Осиротела Янина в начале войны с немцами — погиб отец, потом умерла мать. Из наследства за Яниной осталась большая — хоть волков гоняй — хата и окованный железом высокий сундук, из близкой родни — семья Аркадия.

После смерти матери Янина осталась жить в своей хате, но частенько пропадала у них, в другой раз и ночевать оставалась. Потом вышла замуж за низенького, неказистого с виду, но веселого по натуре, большого охотника до чарки гармониста Иванку и переехала в Борок сразу же, на второй день после свадьбы.

Аркадию хорошо запомнилась и та бедная послевоенная свадьба, и как подвыпивший Иванка с гармошкой в руках сидел верхом на сундуке — забирал Янину к себе. Хату Янины они решили продать. А еще перед этим, в войну, у Янины был жених из партизан — стройный, чернобровый, весь в скрипящих ремнях Ленька-адъютант. Не уберегся он. Перед самым приходом наших наткнулся в соседней деревне на полицейских. Янина сильно переживала: они с Леней собирались пожениться.

Переехав в Борок, Янина как-то очень быстро обзавелась детьми — одного за одним родила мальчика и трех девочек — и закружилась, замоталась в домашних хлопотах. К этому времени Иванка научился пить основательно. Теперь он не пропускал ни одной свадьбы, которые случались в Борку и ближайших деревнях. На свадьбы Иванка ходил один (Янина оставалась с детьми). Шел он по улице вымытый, выбритый, вобрав брюки в голенища сапог, наяривал на гармошке, держа ее, как родное дитя, перед собой, как будто в этой гармошке и было все его счастье. Со свадьбы Иванку обычно привозили. Или одного, или вместе с гармошкой — грязного, извозюканного, с синими слюнявыми губами. Несколько раз Янина отправляла его в больницу — «лечить алкоголь», и Иванка охотно соглашался с ней и делал все, что советовали ему доктора. После больницы он возвращался домой притихший, помолодевший, с белым, словно вывалянным в муке лицом и глубокой животной тоской в глазах. Тоска эта застилала его глаза до первой свадьбы. Тогда все повторялось сначала.

Сам Аркадий в Загалье не жил с четырнадцати лет. Вначале учился в техникуме, потом служил в армии, затем снова учился — теперь уже в институте. После института год или два не мог никак зацепиться за Минск. С Яниной и Иванкой Аркадий встречался редко и, как они живут, знал больше по тому, что рассказывали ему отец и мать. А рассказывали они всегда одно и то же: ругали Иванку, жалели Янину — выскочила за пьяницу, ухнула, бедолага, в замужество, как в прорубь.

Года полтора назад Аркадий прослышал, что Иванки не стало. Переходил он железнодорожные пути со своей неразлучной гармошкой, держа направление в Борок, и попал под поезд. Экспертиза установила, что в этот вечер Иванка был трезв.

Гармошка его осталась цела.

…Дорога заметно поровнела, по бокам и верху машины застучали ветви — начался лес. Его проскочили мигом, и сквозь густое сито дождя Аркадий увидел одинокий затуманенный фонарь. Фонарь раскачивался на ветру, бросая широкие желтые клинья на оплывшие, прибитые дождем скирды соломы.

Подъезжали к Борку.

Янинину хату Аркадий нашел не сразу. Он почему-то считал, что хата должна стоять одна, особняком — без хлева и истопки, а вторая и третья хаты были длинные, под одной стрехой с хлевом и навесом. Втянув голову в плечи от дождя, Аркадий постоял в темноте посреди улицы, ожидая, когда подойдет человек, — слышно было, как где-то впереди кто-то шлепал большими, одетыми, наверно, на босую ногу сапогами. Это была девочка лет двенадцати, и на вопрос Аркадия она махнула рукой в сторону третьей избы и пошлепала дальше.

В окнах хаты, на которую указала девочка, горел огонь.

Дома была сама Янина. Она приоткрыла дверь из сеней и в блестящем свете, что падал от лампочки под круглой балкой, долго вглядывалась в Аркадия. Он назвался. У нее сразу прояснилось лицо, и Аркадий узнал в этой ладной женщине ту подвижную тоненькую Янину, которую он помнил и когда-то очень любил.

117