Сочинение на вольную тему - Страница 86

— Неужели все в Минске? — не верилось Ивану.

— Как видишь… — ответил за всех Игорь.

— Странно как-то… Все из одного села, живем в одном городе, а друг о друге ничего не знаем.

— А что тут такого. Все очень просто, — начал объяснять Леня. — Минск не Буднев. Каждый бежит, каждый спешит… Бывает, что письмо домой некогда написать. Мы с Игорем вместе на тракторном — и то, бывает, по месяцу не видимся. Аванс просадишь, с горем пополам дождешься пятницы — и на вокзал. Влезаешь с трудом в вагон, оглянешься: ха, знакомая морда. «Здорово!» — «Здорово». — «Домой?» — «Домой». Поехали…

— Не напускай, Леня, тумана, — перебил его Игорь. — Уже и письмо написать домой у него нет времени. К медичкам каждый вечер успеваешь и на футбол успеваешь…

— Ну, ты б уже хотел, чтоб и к девкам не бегать. Зачем тогда жить? Погоди, пойдем в армию, там старшина тебе побегает…

«И в самом деле так оно и есть, — подумал Иван. — Каждый из нас живет в одном районе, делает свое дело, у каждого свои интересы. Работа — дом, дом — работа. Плюс у кого телевизор, у кого футбол, у кого танцы, у кого библиотека; и снова: работа — дом, дом — работа. Ничто не связывает, хотя и приехали из одного села. Дороги если и пересекаются, то совсем случайно. Как сегодня». Вспомнился недавний случай, когда на квартиру к нему как-то вечером заглянул Миша Клименков с другом из прогнозистов. Иван немного знал Мишиного друга, не раз сталкивались в коридорах института. Сели за стол, и тут выясняется, что Иван с ним вот уже четыре месяца живет на одной лестничной клетке. Четыре месяца — и ни разу не встретились…

Какое-то время шли молча, лишь однообразный топот ног, шуршание одежды и вспышки фонариков. Свет выхватывал из темноты мокрые стволы молодых сосенок, блестящую, как слюда, кору берез, кустики голубики и багульника. Дальше, куда свет не доставал, была темнота и таинственность. Но и в этой таинственности, и глухой черноте ночи, и в самом молчании ребят было что-то спокойное, доброе, созвучное настроению Ивана, и Иван готов был молчать хоть всю дорогу.

Снова заговорил Игорь с Леней, заговорил о хорошо известном обоим, но и Иван понял сразу, что разговор идет об ограде на могилу.

— Хотел к радунице привезти, покрасить, и хлопцы обещали сделать, выпили бутылку договорного…

— Выпили, так сделают… А дед Данила немножко подождет. Ему спешить некуда…

— Известное дело, подождет…

— Что, разве Данила умер? — не поверил Иван. — Я же его не так давно видел. Когда это я был дома?.. В начале зимы. Я шел в магазин, а он на лыжах навстречу… Как всегда, важный, подтянутый, усы как у моржа…

— Умер. Уже два месяца прошло. Тогда такая метель была. Я едва приблудил к Будневу… — глухо ответил Игорь.

Старый Данила заменял ему и деда, и отца, и мать. Он взял Игоря из детского дома, когда тому было четыре года.

— Выше голову, Игорек, не плоди тоску… Не надо… — хлопнул Игоря по плечу Леня. — Завтра радуница, соберутся люди на кладбище… Придем и мы, выпьем по чарке, вспомним старого…

— Не надо на пустом погоду строить. Ему-то теперь, допустим, наплевать; придете вы или не придете, вспомните или не вспомните, — неожиданно вставил свое слово Федя, и оно недобро зацепило ребят и своей неожиданностью (все молчал, и было похоже, что и дальше будет молчать), и тоном, сухим и безразличным.

— Как это — на пустом? — переспросил Игорь.

— А так… Умер — и все, как и не было…

— Для тебя, может, и не было, а для меня есть. Понял? — вспыхнул Игорь.

— Как хочешь, это твое дело, — пожал плечами Федя.

«Ага! Так это, выходит, завтра радуница?» — подумал Иван, и это открытие как-то удивило его. Ехал просто домой, а угодил как раз на радуницу.

Лес кончился. Пошло поле — с темными горбами пригорков, с веселыми голосами редких ручьев. Впереди горели огни Дубеек. Здесь еще никто не спал, и собаки проводили ребят через все село, передавая одна другой. За Дубейками Игорь с Леней отделились, свернули на стежку: она немного сокращала дорогу. Иван с Федей пошли по шляху: короче-то короче, но стежку в одном месте перерезал канал. Хорошо, если хлопцы найдут кладку, а если нет…

Оставшись вдвоем, Иван с Федей незаметно для себя ускорили шаг. Шли, словно старались загнать друг друга. Федя шел легко, высоко поднимая ноги, и Иван сразу почувствовал, что ему будет труднее: у него за плечами чемодан.

Говорить не хотелось. Иван ничего против Феди не имел, но и радости особой не испытывал, что тот идет рядом. Идет — и пускай себе идет. Дорога свела, дорога и разведет. Осталось не так много.

Свой фонарик Иван давно положил в карман — он был слабее Фединого — и теперь следил, как Федя забавляется со своим, высвечивая то высокую, круто подмытую водой насыпь дороги, то пожеванный колесами машин кустик репейника с пустыми «ежиками», то поросшую травой кучу сдвинутых с поля камней, то телеграфный столб с блестящими, как кожа змеи, проводами.

Следил за Фединым фонариком, а сам думал о том, что Вера ехала в одном поезде с ними и поехала в Долгий Лог. И, словно заноза, что-то ныло, болело в сердце.

«Что с вами, Левонович? Может, вы заболели? — думал и улыбался сам себе Иван. — Или, может, Левонович, вы имеете что-то к ней? Может, ревнуете к мужу? Или к Лене? А? Или это просто так?..»

Это было не просто так. Напоминание о Вере всколыхнуло давнее, щемящее. Иван думал, что его уже нет, что оно отжило, покрылось пеплом. Старый дурак, скоро тридцать, сколько ты еще будешь ожидать его?..

Иван восемь лет не видел Веру, вспоминал ее изредка, как вспоминают близкого человека, который давно умер. Знал, что после школы поехала куда-то на Север, там вышла замуж за офицера. Знал, что она прошлым летом приезжала домой хоронить отца; он заснул на сырой земле и схватил крупозное воспаление легких. Иван убеждал себя, что все это: и то, что Вера вышла замуж, и то, что у нее умер отец, — для него ровно ничего не значит, просто кто-то вышел замуж и кто-то умер, но сам чувствовал, что это не совсем так. И не только потому, что они с Верой были из одного села и что он когда-то частенько ходил к ним и хорошо знал и уважал ее отца, Петра, и потому должен жалеть, что он умер.