Сочинение на вольную тему - Страница 50

— Ты это всерьез? — Павел посмотрел на Игната как на полоумного. — Ты д-думаешь, они сами н-не знают, что м-можно выйти? Что-то ж их не п-пускает.

— Что не пускает? Страх или неизвестность. Придется сказать им, что ничего страшного тут нет, надо выходить к людям, коли с людьми жить мыслишь.

— А ты з-знаешь, кто т-там? Что-то ж он м-мыслил, идя в п-полицию. М-может, там у которого руки по локти в к-крови. Может, тот же М-мостовский…

— Этот, вопщетки, все может… Хотя стреляли все-таки, чтоб не попасть, а?

— Сегодня не п-попали, завтра п-попадут…

Игнат ничего не ответил, и на том разговор прекратили.

Конь стал тревожно фыркать и всхрапывать еще далеко от груши, а подъехали метров за двадцать — и вовсе заупрямился, попятился на передок саней, выламываясь из хомута. Пришлось взять под уздцы и почти силой тащить ближе. Рычала, скалила зубы, вздыбив на спине шерсть, и бросалась из стороны в сторону сука.

Павел подошел к волку, взял за загривок, приподнял.

— Ну, б-брат, и л-ломина. Совладать с т-таким — дай боже.

— Я ему хорошо угодил. Погляди.

Игнат показал на смерзшуюся сплошной корой левую лопатку, на окровавленную голову, куда он попал уже напоследок.

— М-молодца. Т-такого свалить — редкая удача.

Игнат достал из торбы ошейник Галуса:

— Вот она… удача.

Волка взвалили на сани, поверх кинули соломы, поехали.

Начинало смеркаться, пошел снег, и надо было спешить.

Было уже совсем темно, когда приехали в Липницу. Игнат подвел коня с санями к самому крыльцу. Отворили дверь и через сенцы втащили в хату мерзлого, как дуб, волка.

— Ей-божечки, волк? — глазам своим не поверила, вскинула руки Марина.

Волка приставили к столу. Припорошенная снегом спина его горбилась почти вровень со столешницей. Перекошенная судорогой, вздернутая верхняя губа открывала желтые зубы. Казалось, зверь живой, только затаился.

С опаской, но все ближе к нему подступали дети. Соня и Гуня смотрели на зверя с брезгливым любопытством. Леник был смелее всех, дернул его за хвост.

— Укусит! — пристрашил отец.

— Не укусит, гляди, — Леник смело дотронулся до жестких черных волосков на волчьей морде.

И тут Игнат услышал то, чего давно ожидал. Марина спросила:

— А где же Галус, что-то не слыхать?

— Вопщетки, Галуса нет, — не сразу, виновато ответил Игнат. И кивнул на волка: — Вот он вместо Галуса.

— Разорвали? А боже ж мой!.. — заголосила, точно по человеку, жена.

Игнат прикрикнул на нее:

— Тихо, не вой! Их там целая стая была. Пока я подоспел, во что оставили. — Он достал из торбы ошейник, передал Ленику: — На, держи… Будешь растить другого Галуса. — Повернулся к жене: — А нам с человеком пристрой перекусить: и наездились, и намерзлись.

— Где ты хочешь л-лупить его? — поинтересовался Павел.

— А вот тут, — Игнат указал на матицу возле печи. В матицу был вбит большой железный крюк, на котором когда-то вешали зыбку.

Игнат принес из сенцев веревочные вожжи, расцепил зверю челюсти, захлестнул мертвым узлом морду и клыки. Морда оскалилась, будто в последней бессильной злобе. Вожжи накинули на крюк, подтянули волка вверх. Подвешенный, он казался еще больше: нос был у самого потолка, а хвост лежал на полу.

— Ну что ж, брате вовче, начнем последнюю операцию, — с грустной улыбкой проговорил Игнат. — Сегодня нам пофартило. Ты думал, что ваша взяла, а вышла небольшая поправка…

Наутро ждать завтрака Игнат не стал. Кинул в торбу краюху хлеба, сала, взял ружье, патроны.

— Если кто будет спрашивать: потащился куда-то на зайцев, — сказал Марине. И добавил: — Зайду к Змитроку, а от него, наверно, в район.

Марина окинула его взглядом.

— Все знают, что на зайцев ты не так одеваешься.

— Мало кто что знает.

— Попросил бы коня. И скорей, да, может, купил бы что детям.

— Как-нибудь другим разом.

Игнат прошел в конец села, свернул в поле и стал приглядываться к снегу. Ружье лежало на левой руке, правая — на курке. Дошел так до леса, свернул налево. Двигался краем, пока не обогнул село. По стежке через болото выбрался к мельнице. Почему захотелось завернуть сюда, он и сам не знал, а завернул не зря. Обошел вокруг мельницы.

Стоял еще полумрак, но санный след, что вел не с дороги, а с поля, Игнат прекрасно разглядел. Туда, в поле, выходило зарешеченное и заставленное изнутри дощатым щитом окно. Около него кто-то походил с ломом: и рамы и решетки были выдраны живьем. На то была причина: как раз накануне смололи двадцать пять пудов жита из соседнего колхоза «Искра». За мукой искровцы должны были приехать сегодня. Мешков с мукой не было: кто-то опередил. Не исключено — те самые «кто-то».

Игнат поспешил за председателем.

Змитрок выслушал его молча, молча оделся, молча шел по улице. Оглядев выдранную решетку, прошел по санному следу: метрах в пятидесяти от мельницы он выходил на накатанную заледенелую дорогу.

— Подыми руку и опусти. И скажи: пропало, — произнес он наконец глухим, как будто еще сонным голосом.

— Поднять и опустить руку — не шутка. А все-таки… — Игнат ждал, что скажет Змитрок.

— А все-таки, — тот поглядел Игнату в глаза, — зараз запрягай коня и езжай прямо в район. Это уже серьезно. Расскажешь все, а там скажут, что делать дальше. Понял?

— Не дитя, пора кое-что понимать.

Запряженная в легкие санки молодая лошадка ходко бежала трусцой, и двадцать километров до района не показались длинными.

Полозья, повизгивая, скрипели на морозе, санки бросало из стороны в сторону по раскатанной дороге. Такая езда клонит в сон, однако Игнату не дремалось. Было самое время подумать о многом. Но больше всего мысли вертелись вокруг событий последних дней, в которые он оказался вкрученным, как буравчик в бревно: и не вывернуть, и не вырвать. Оставалось одно — крутить дальше. Ночные гости, лисий след, Галус, волки, человечьи следы с раскатом, черные картофельные пригарки, выстрел в Штыле. Теперь — мельница… Решиться на такое мог очень рисковый человек. «Может, хлеб есть, хозяюшка?..» Точно так просили хлеба солдаты-окруженцы в начале войны, пробираясь по тылам вслед за линией фронта. Так просили хлеба и они с Тимохом на Витебщине, пока не встретили партизан…