Сочинение на вольную тему - Страница 16

Не сказать, чтоб война свалилась на Липницу нежданно-негаданно, будто о том, что она возможна, никто и не догадывался. Ждать не ждали, а то, что она не за горами, многие предчувствовали, хотя вслух об этом не говорили. Свет неспокоен, однако начать войну — значит и свою голову под дубинку подставить. Кому же при своем уме этого хочется? Хотя и дураков немало, если почитать газеты да послушать радио. Тот же Гитлер и его компания… Словом, коли что большое начнется, мало кому поздоровится.

Но одно — когда все это происходит где-то далеко, а другое — когда снаряды начнут ковырять твой огород. Конечно, жалко людей, конечно, фашисты — они фашисты и есть, и надо спасать от них свет. Вон из Клубчи сын старого Середы был в Испании и недавно вернулся. Приезжал к отцу. Ничего, жив, здоров.

Вержбалович съездил в Минск, пробыл там дней пять. Возвратился — и все как обычно, что слово, что дело, не сидится человеку: «Давай, хлопчики, давай!» А заговорил с ним Игнат: «Вопщетки, как там столица смотрит на жизнь?» — он ответил:

— Строго смотрит. Время такое, сам видишь, кругом неспокойно.

Из села несколько человек пошло в армию. Призвали и Игната. Помаршировали немного под Бобруйском. «Встать! Ложись! С колена!» — и ближе к границе.

На финской из Липницы побывал Лександра Шалай, но вскорости, как только мир заключили, вернулся. Прихрамывать стал на левую ногу. Он всегда был форсун и задавака, а теперь вон как важно расхаживал по селу в гимнастерке, новых диагоналевых галифе. Оно-то и была на то причина: человек вернулся о т т у д а, своими глазами видел и знает, что к чему. И ранение получил.

— Коли что такое случится, подотрем им сопатку! — убежденно говорил Лександра, когда мужики сбивались в гурт и заводили речь о том, что творится на свете. «Им» — имелось в виду врагам. Конкретно он не называл, кто они — ими могли быть и немцы, и еще кто-нибудь из тех же фашистов. Мужчины курили, кивали головами: всем хотелось верить, что так оно и будет: если что — так по сопатке!

— Ну вот ты, Лександра, говоришь: «Коли случится…» — не смолчал однажды Стась Мостовский. Разговор происходил возле кузни, и кто сидел на мельничном жернове, кто на грядках свезенных на ремонт телег. — А если и вправду случится, то с кем? Ты всех нас ближе был к войне.

— Куда уж ближе… Нога и теперь никак не разойдется, — ответил Лександра. Ему понравилось, что этот задавака Мостовский как будто начал смотреть на жизнь по-человечески. — А случится, то, по моему понятию, потенциально нам придется воевать с немцами.

— Как это — потенциально? — присвистнул Стась. — Ты что, газет не читаешь? Не знаешь, что у нас говорят про немцев?

— Читаю и думаю, — вспылил Лександра. — Потенциально — потому что фашисты наш первейший враг. А где этот враг сидит?

— Всюду сидит, куда ни кинь.

— Всюду-то всюду, а в Германии в особенности, во что я тебе скажу.

— Ну, если так, то нам туго придется.

— Почему это туго? — Лександра даже соскочил с грядки телеги.

— А потому, что сила у них большая, техника…

— Ты во что… сила. На силу тоже есть сила… Думаешь, у него, Маннергейма, не было силы?.. Ты это перестань… — припугнул Лександра.

— Я и перестал, — Стась криво усмехнулся. — Чего ты вскочил? Все равно как я про Маню Болбасову что-нибудь сказал… Тьфу! — и Стась плюнул под ноги.

— А оттого я вскочил, чтобы думал, что говоришь. Болбасы — люди как люди, и Маня тоже, пожалуй, неровня иным хуторянским. А сумневаться в нашей силе мы никому не позволим. — Лександра произнес «мы» с особым нажимом, чтоб было ясно: себя он причислял к этим «мы» едва ли не в первую очередь.

— Я и не сумневаюсь в нашей силе. Я говорю, что и у него сила большая. А Маня… Нравится тебе, так и ходи на здоровье.

Было ясно как день: с этим Стасем так просто не разойдешься. И Лександра, быть может, впервые по-настоящему почувствовал невыгодность ситуации, в которую его ставила раненая нога. Была бы она здоровая, он по-другому поговорил бы со Стасем… И Маню приплел… Какое твое собачье дело, к кому я хожу. Видишь ли, он дозволил: «Нравится, так и ходи на здоровье!..»

Вержбалович редко встревал в подобные разговоры, а когда и встревал, то больше затем, чтобы напомнить о своем: война войной, а вон картошка не вся еще посеяна, да и сады надобно подмолодить, эти финские морозы наполовину деревья проредили. Однако ему крайне не понравились слова Стася Мостовского и то, как они были сказаны.

— Ты плюешь так, будто знаешь что-то такое, чего никто не ведает. Гляди, доплюешься, — предупредил он Стася.

— Ты мне, может, и плюнуть запретишь? — показал и ему зубы Стась. — Повестка на руках. И меня вызывают в военкомат. Что-то дадут в руки. Пойду послужу.

— Плевать плюй, только выбирай, куда плюнуть… Разум надо иметь, — уже спокойнее заметил Вержбалович.

— Дай тебе боже разум, а мне гроши, — усмехнулся Стась.

— А в самом деле, мужики, работа не ждет, — оборвал этот непростой разговор Вержбалович.

Возможно, они забыли бы ту словесную перепалку, да и остальные мужчины, вероятно, забыли бы, однако события вскоре приняли столь неожиданный поворот, что не вспомнить о ней было невозможно.

Для Игната она пролила свет на многое. Правда, это произошло позже, когда война катилась уже далеко от Липницы, быть может где-нибудь под Смоленском.

Сидели они за столом в Игнатовой хате — Вержбалович на канапе, Игнат, раскрасневшийся после бани, в нательной рубахе с расстегнутым воротом — на табуретке напротив. Горела лампа. На столе стояла бутылка горелки, соленые огурцы в миске, сковорода с салом, лежал хлеб. Игнат как налил по полстакана, так оно и стояло невыпитым.